Олександр Степанович Афанасьєв-Чужбинський в "Нарисах Дністра" описує особливості мови бессарабських русинів

"Что касается языка руснаков, то это особая отрасль малорусского наречия, в которое вошли некоторые молдавские и некоторые турецкие слова (очень мало), но говор малорусский и, как надо полагать, весьма древний, не поддавшийся последующим переменам. Так, например, возвратная частица ставится впереди глагола, чего уже теперь нет в Малороссии, а старинные песни доказывают, что эта форма существовала на Украйне. Руснак говорит: «ся смияти» (смеяться), «ся хвалити» (хвалиться), «ся турбовати» (беспокоиться). Частица эта употребляется точно так же и при спряжении: «я ся насмияв» (я насмеялся), «вин ся похвалив» (он похвалился). Некоторые слова произносятся с перестановкою букв. Так, малорусское «криниця» (источник) называется здесь «кирниця», а глагол «говорить», кажется, такой обыкновенный, является здесь в исковерканном виде — «вогорить».

Слово «нехай» (пусть, пускай) – по-руснацки «най». «Най буде так, як я вогорив». Один — «един», всякий — «уселякий», всячина — «уселячина». Творительный падеж единственного числа в именах женского рода вместо окончания «ою» имеет странную форму «оу»: «рукоу», «ногоу». Повсеместно слышится в речи слово «мой», но вы не думайте, что это местоимение. Я долго не мог понять его, а главное не догадывался о происхождении этого слова. Оно заменяет слово «брат», употребительное не только у славянских, но и у других племен при разговоре двух незнакомых лиц, не знающих имен друг друга. «Ходи, мой, сюды!» «Дай, мой, тютюну!» «Эй, мой! мой!» — кричит руснак другому, чтобы тот оборотился.

Относительно непристойной брани — из всех славянских племен у руснаков она самая страшная и разнообразная, что тоже заимствовано от молдаван, которые ругаются ужаснее всех народов в мире. На что мастера закавказские татары, но и те уступят молдаванину, особенно если он не в нормальном состоянии духа. Так и руснак, он слова не скажет, чтобы не пустить энергического выражения, нередко импровизированного, но составленного чрезвычайно метко. Непристойная брань так употребительна и до того слилась со всеми действиями, что не только мужчины, но женщины, девушки и даже дети обоего пола ругаются публично, не считая стыдом произносить самые вопиющие выражения.

Первый раз я был поражен в селении Перебийковцах: мимо моих ворот девочка лет восьми гнала гусей и остановилась поглазеть на что-то. Гуси своротили с дороги и зашли во двор. Девочка начала выгонять их и при этом отпустила две-три таких фразы, которым позавидовал бы лихой фельдфебель, но которые заставили бы покраснеть пожилого крестьянина. Мне еще не удавалось слышать ничего подобного, и я подумал: где могла эта девочка научиться подобным мерзостям. Но не успел я войти в квартиру, как хозяйка с горем начала жаловаться, что «китка» (кошка) выпила мои сливки, и при этом послала «китке» чудовищно неблагопристойную фразу. После того, поживя между руснаками, я узнал, что неприличная брань у них необходимая принадлежность и заменяет всевозможные проклятия, без которых не обходится крестьянин, чем бы он ни занимался".